Зеркало мира – своеобразный поэтический манифест, который у меня всегда ассоциировался с пушкинскими строчками «И даль свободного романа я сквозь магический кристалл ещё неясно различал». Институт внёс свою лепту в мой ассоциативный багаж, когда при изучении романа Стендаля «Красное и чёрное» (прочитанного, по счастью, ещё классе в девятом) я отыскала в Интернете статью Л. И. Вольперта «Пушкин и Стендаль», где подробно разбирался вопрос сходства великих сих и, в частности, обсуждался следующий стендалевский пассаж: «Роман – это зеркало, с которым идёшь по большой дороге. То оно отражает лазурь небосвода, то грязные лужи и ухабы. Идёт человек, взвалив на себя это зеркало, а вы этого человека обвиняете в безнравственности! Его зеркало отражает грязь, а вы обвиняете зеркало! Обвиняйте уж скорее большую дорогу с её лужами, а ещё того лучше - дорожного смотрителя, который допускает, чтобы на дороге стояли лужи и скапливалась грязь». Вольперт отмечает: «Движение человека, несущего зеркало по большой дороге, приводит к обилию отражённых картин, а само зеркало всё время меняет угол отражения, и одно и то же в нём отображается по-разному. Этот способ изображения стендалеведы назвали «кинематографическим». Мир видится одновременно множеством глаз во множестве ракурсов и проекций». В полном согласии с теорией множества ракурсов и проекций, Никольский поёт:
Свет дальних звезд и начало рассвета,
Жизни секреты и тайны любви...
В миг вдохновения, солнцем согретый,
Все отражается в душе поэта -
В зеркале мира... Заинтересовавшись словосочетанием «Зеркало мира» и думая, что это, возможно, некий мистический термин, перерыла гору справочной литературы. Из того, что наиболее подходило по смыслу, выяснилось - никакой мистики. В средние века в Западной Европе среди студентов «низших», общеобразовательных университетских факультетов (т. н. факультетов искусств, позднее — философских) были весьма популярны различные систематические энциклопедии — «обзоры» или «зерцала» («speculum»), компендиумы («compendium»), «суммы» («summae»), служившие своеобразными дайджестами научных трудов. В XIV веке некто Викентий (Vincentius Bellovacensis) из Бовэ, доминиканский монах, ориентируясь на общедоступный стиль таких «зерцал», составил энциклопедию, включившую в себя «совокупность средневековых знаний в трех обширных собраниях: “Speculum naturale”, “Speculum historiale” и “Speculum doctrinale”, к которым неизвестный автор вскоре присоединил составленное по тому же образцу и с тем же железным прилежанием “Speculum morale”» (см. Брокгауз и Ефрон). Этот труд, ставший самым значительным из огромной массы средневековых компендиумов, получил название «Speculum mundi» - «Зеркало мира», и состоял из 80 книг. Неизвестно, знал ли Никольский о монахе Викентии, хоть тот упоминался даже в «Молоте ведьм» (а там, вероятно, был замечен М.Пушкиной, которая рассуждала о Зеркале Мира в своей «Арии Маргариты» М. 2004, стр. 299) Зато после альбома «Один взгляд назад» Зеркало мира стало почти бытовым понятием – существуют форумы с таким названием, зеркальные мастерские, виды гадания и пр.

Один взгляд назад – из сердито-горького трека детская память вынесла «О Боже, как давно это было, – помнит только мутной реки вода…» и «Плачет и зовёт, плачет и зовёт…». Взрослым же пониманием отмечается, что это песнь протеста против сложившейся ситуации, неприятия себя таким, каким стал, и попытка найти в прошлом опору для нынешнего.
Но что-то же делать придется, хоть зло
Старается пуще добра.
Забытая песня мне дарит тепло,
Как будто все было вчера.Ночная птица – аскетизм музыкального решения поразителен; без особых ухищрений создаётся монументальное полотно, на котором и ночь, и осенняя прохлада – преддверие промозглого холода одиночества, и бесприютная скорбь.
О чём поёт ночная птица,
Одна в осенней тишине?
О том, с чем скоро разлучится
И будет видеть лишь во сне.Помню, меня охватывала такая же грусть, как при шевчуковском «Холодное море, шипя, поглотило осеннее солнце, и за облаками Вы больше не вспомните то, что здесь было, и пыльной травы не коснётесь руками…». Вот эта пыльная трава и лишь во сне - такие точные и безжалостные приметы разлуки, что сердце замирает. Особенно страстно звучало в момент «Ночной певец, я твой наследник. Лети, я песню допою!..» пронзительное чувство наследования смерти – как подхватывают знамя. Если верить Петру Подгородецкому, песня посвящена была барабанщику Олегу Фокину, с которым Никольский играл в группе «Цветы»; Фокин же, по счастью, не умер, а всего лишь эмигрировал в США, где принял монашеский сан в православном монастыре города Сан-Франциско.

Мой друг художник и поэт – мужской вариант «Я его слепила из того, что было, а потом что было, то и полюбила»… Художник и поэт рисует на стекле портрет мечты, и герой, влюблённый в прекрасный образ, забывает обо всём на свете, сидя в комнате и не сводя глаз со стекла.
И время как вода текло, и было мне всегда тепло,
Когда в дождливый вечер я смотрел в оконное стекло.
Но год за годом я встречал в глазах любви моей печаль
Дождливой скуки тусклый след - и вот любовь сменила цвет...В растерянности герой не знает, что теперь ему делать и склоняется даже к крамольной мысли - «А может быть, разбить окно и окунуться в мир иной, где, солнечный рисуя свет, живет художник и поэт?..» Призыв не обольщаться иллюзиями искусства и очарованием мечты звучит в устах романтика и мечтателя особенно сильно.

В моей душе осадок зла – при кажущейся меланхолии удивителен чёткий ритмический скелет, который без редких но очень уместных реплик клавишных был бы даже жёсток; этот, по сути, блюз фактически и не песня и не речитатив, но что-то среднее.
И хоть не стоит свеч игра,
Поверь опять, что победишь.
В конечном счете будет прав
Тот, кто зажег огонь добра.Птицы белые мои – лирические и застенчивые клавиши, и даже голос как бы смягчается. «Отыщи-и-ите острова-а-а, где зелёная трава»… Трава, яркая после дождя. Одна из моих любимых песен.
Попросите у лесов чистых звонких голосов,
Чтоб сказать о том, как труден
Путь души, спешащей к людям.Эти строчки у меня ассоциировались по странному гипертекстовому свойству моей памяти с «Веретеном» АЛИСЫ - «И, уже не спеша, увидеть как берёт разбег душа».

Музыкант – одна из самых ранних и самых известных песен Никольского, ставшая его визитной карточкой ещё со времён группы «Атланты». Почитателям творчества Константина Николаевича известен тот любопытный факт, что рефреном песни стала практически дословная цитата из сказки Г.Х.Андерсена «Соловей» (в переводе А.Ганзен): О несчастных и счастливых, о добре и зле.... Песня стала популярна в исполнении вокалиста группы «Воскресение» Андрея Сапунова, и до выхода в свет альбома «Один взгляд назад» имел широкое хождение именно сапуновский вариант. В мою личную копилку цитат ушли строчки:
Вокруг тебя шумят дела, бегут твои года
Зачем явился ты на свет, ты помнил не всегда
Вероятно, "Музыкант" с полным правом может считаться творческим кредо Никольского: напоминать людям о том, зачем они явились на свет.

...А мелодия осталась ветерком в листве
Среди людского шума еле уловима.Я сам из тех, кто спрятался за дверь – безнадежный гимн самоуничижения; ухо моё всегда воспринимало «Я сам из тех, кто спрятался за дверью» - и детская фантазия рисовала подростка воспитанного жизнью за шкафом, спрятавшегося за дверью от тех, кто зовёт его куда-то идти и что-то делать. Как выяснилось при взрослении, песни Никольского интуитивно понятны даже детям А ещё вместо «птица слабая» мне слышалось «Я птица-Слава, мне тяжело лететь…», что, в гремучей смеси с не менее часто слушанной «Машиной Времени» («Мы охотники за Удачей, птицей цвета ультрамарин») давало причудливый образ едва летящей сине-золотой Птицы-Славы, которая никак не долетит до героя, едва маша отяжелевшими крыльями, потому что он спрятался за дверью. И пронзительный финальный проигрыш соло-гитары, столь узнаваемой до мурашек.

Воскресенье – песня, которой не было на нашей кассете; неожиданный после лирического «Я сам из тех...» хард-боевик. Впервые услышала только пару лет назад.
И если надежду сгложут сомненья,
И снова закроет собою весь мир неизвестность одна.
Все ж неизбежно мое воскресенье,
Тянется сердце к новой мечте, словно солнце сверкает она.Похоже, друг художника и поэта выбрал всё-таки обновление жизни, разгром иллюзий и воскресение под звон разбитого окна.

Когда поймёшь умом – умиротворённый итог и отрешённое спокойствие.
Когда поймешь умом, что ты один на свете,
И одиночества дорога так длинна,
То жить легко и думаешь о смерти,
Как о последней капле горького вина.Австралийский певец Ник Кейв в лекции, прочитанной им в Академии Художественных искусств в 1998 г. и называвшейся «Песня любви» заявил: «Наверное, все мы испытывали то, что португальцы называют «saudade», что переводится как странное чувство тоски - необъяснимую и загадочную грусть души, чувство, живущее в царстве воображения и вдохновения и лежащее в самом основании песни печали, Песни Любви, светом Бога, проникающим глубоко внутрь и залечивающим наши раны. Фредерико Гарсиа Лорка пытался пролить немного света на происхождение той мрачной и необъяснимой печали, которая кроется в самой глубине настоящего искусства. В своей драгоценной лекции, озаглавленной «Теория и функции Duende», Лорка пишет: «Duende (очарование, шарм) есть во всем, где есть темнота, - та мистическая сила, которую чувствует каждый, но ни один философ не в силах объяснить».

Пожалуй, именно грусть души, не переходящая в отчаяние и не пушкинская «печальмоясветла», - отличительная черта творчества Константина Никольского. Его лирические песни подходят для медитации не меньше мантр, а ритмические заставляют встряхнуться не хуже чем хиты «Арии».

Константин Никольский – мастер русского saudade.