— Ваши главные песни написаны с 1971 по 1976 годы?
— Да, примерно тогда. Но если вспомнить историю рок-музыки — и нашей, и «ихней», то все лучшие песни — те, которые стали шедеврами, были написаны приблизительно в это же время. Впрочем, никак не могу этого объяснить. Я же никогда не собирался быть ни композитором, ни поэтом. А просто научился играть на гитаре. И уже потом «стрельнуло», что надо что-то петь, причем на русском языке. И вот это «что-то» я и попытался сам придумать. Причем никогда, даже в школе, не исполнял западный репертуар по той простой причине, что учил не английский, а немецкий язык. Определенные же обстоятельства всегда предполагают какое-то применение творческих сил. Например, убегая от собаки, ты можешь перепрыгнуть через трехметровый забор.

— Можете ли сказать, что эти песни были сродни озарению?
— Они и были им. Вообще, появление чего-нибудь художественно ценного и интересного — будь то живопись, скульптура, стихи или музыка — это такие вещи, которые сам человек просто так придумать не может. Скажем, текст песни «Я сам из тех, кто спрятался за дверь...» я не написал, а записал. Для этого мне понадобилось минут десять. То есть я даже не трудился над ним. И если говорить просто и недлинно, то основа каждой песни — это какое-то душевное состояние.

— А «Музыкант» как появился?
— В 1971 году. Я служил в армии в Киеве. И ходил с ружьем на плече по большому яблоневому саду. Мы охраняли какие-то склады. В процессе хождения «Музыкант» и появился. Но ты спрашиваешь о таких вещах, о которых мало кто сможет рассказать. Это если отвечать честно.

— Однако сейчас вы уже ничего не пишете?
— Да, но не потому, что исписался. А потому, что мне, наверное, заранее было запланировано написать какое-то количество песен определенного качества. Что я и сделал. Или через меня это было сделано.

— В 1994 году Окуджава сказал, что уже семь лет как не пишет песен...
— И прекрасно себя чувствует, да?

— «Свои главные песни я уже написал», — предположил он тогда.
— Правильно и очень честно сказал. Недавно, кстати, по телевизору показали концерт Окуджавы. Там это настроение очень хорошо чувствуется. Потому что, например, такую вещь, как «Виноградную косточку в теплую землю зарою...», никто не смог написать ни до, ни после. И никто такую песню больше не напишет, поскольку она уже есть.

— Во время своего первого приезда в Минск в 1996 году вы поправили одного ди-джея, представившего вас как человека, стоявшего у истоков русского рока: «Боюсь показаться нескромным, но я сам исток», — это ваша фраза...
— Скорее всего, это так. Потому что все люди, которые теперь известны: Макаревич, Гребенщиков, Леша Романов, Юра Шевчук, — только авторы этого, не знаю, как назвать, жанра или струи отечественного рока. Река отечественной рок-музыки складывается как раз из таких вот ручейков.

— Как вы оцениваете эту, условно говоря, реку?
— Потом, конечно, намутили воды! Поначалу же она была гораздо чище. Впрочем, как и вся остальная природа. Сейчас же загрязнение происходит буквально во всем. И в музыке в том числе. Во всяком случае, среди песен на русском языке я слышу очень мало того, что могу послушать. И не потому, что я такой значительный автор и всех просто презираю! Нет, мне действительно хочется услышать что-то свежее и интересное. Но ничего подобного нет и в помине. Может быть, в силу коммерциализации? Ведь в прежние времена, когда все мы сидели по подвалам, ни о какой коммерции речи не было.

— Тогда ведь за песни рассчитывались портвейном?
— Ну да. Сейчас же задача моя и моего коллектива — просто честно и как можно более качественно исполнять то, что есть у меня в репертуаре. Мы делаем не новые аранжировки старых вещей, а именно те, которые я хотел сделать давным-давно. Да, мои песни когда-то записала группа «Воскресенье». Но она сделала это без меня. И эти записи мне не очень понравились, поскольку я сделал бы иначе. Однако уровень музыкантов в «Воскресенье» был еще не тот. Сейчас у меня просто прекрасные музыканты! И если говорить грамотно, то все это в принципе называется устной аранжировкой: я предлагаю слова и музыку, то есть фактуру, а потом мы вместе «лепим» из этого песню.

— Все-таки что из современной музыки вам нравится?
— Ничего. Существуют просто честные и очень талантливые группы. Например, «ДДТ» или «Калинов мост». У Шевчука мне симпатична лирика. «Калинов мост» нравится и по стихам, и по подаче: это действительно этакая сибирская глубинка. В этой группе есть что-то такое, чего в других коллективах просто нет. Нравятся песни Лешки Романова. Девяносто же процентов, что называется, — все остальное. Без них можно прожить.

— Почему это русское, пусть даже честное, не может пробиться на Запад? Или в этом нет необходимости?
— Господи, надо ли? Что там делать? На Западе уже давно все нечестно. И шоу-бизнес там левый: слушать эту музыку нельзя, смотреть их жуткие клипы — тоже. Хотя давным-давно существует такой негритянский ансамбль, как «The Temptations». Это такие «мастерюги» по вокалу, что всем остальным супротив них делать нечего! Но это я говорю к тому, что нужно первоисточники слушать, а не то, что появилось потом. Первоисточники — вот что интересно.

— Однако публика все равно предпочитает ходить на попсу!
— И пусть ходит! Среди этих людей тоже есть прекрасные ребята и великолепные девчонки. А что с ними поделаешь? Это их проблемы.

— Но вы же наверняка не всю жизнь так думали?
— Нет, не всегда, а последние лет десять. Просто однажды, наконец, понимаешь, что бороться с этим бесполезно. Надо лишь честно делать свое небольшое дело. И тогда кто-то да услышит тебя. К нам сейчас на концерты, например, приходит очень много молодежи. Эти девчонки и мальчишки могут хором спеть песню «Музыкант», хотя она вроде бы и личная. И они делают это довольно слаженно и стройно.

— И вас это не удивляет?
— Да молодежь-то ведь разная и тоже разбита по секторам: тридцать процентов просто уродов, с которыми вообще ни о чем нельзя разговаривать, и процентов десять-двадцать тех, кто составляет нашу публику, нормальные и хорошие ребята.

— Чем вообще занята ваша жизнь?
— Музыкальными делами: гастроли, сейчас готовимся к записи третьего альбома. А в остальном — бытовуха: в магазин сходить, хлеба, молока и сосисок купить (смеется). Ничего сверхъестественного. В больших тусовках я не участвую.

— А зовут?
— Сейчас уже нет. И слава Богу, потому что не нужен я им. И они мне не нужны. Точек-то соприкосновения нет — мне с ними скучно, им со мной неинтересно. Они вообще другим делом занимаются. Потому что если они будут рассказывать мне, какую сварганили сцену для Филиппа Киркорова, то это будет полный дембель! (Смеется). Поскольку если бы не эта сцена и костюмы, то там вообще не на что смотреть. Слушать — тем более. Потому как слова плохие, музыка откуда-то сдернута (смеется). В результате им приходится брать «петухастостью». Если кому-то это нравится — пожалуйста. Только мне не рассказывайте, что это клево! (Смеется).

— А славы вам никогда не хотелось?
— Нет, я всегда хотел, чтобы была отдача. Что, собственно, сейчас и происходит. Это гораздо ценнее. Слава — вещь дурацкая. Ее можно приобрести в одну секунду: достаточно показать голую задницу, и весь район уже будет тебя знать. Мне же хочется внимания. Это как с собеседником: ты ему что-то рассказываешь, а он тебя не слушает. В результате начинаешь раздражаться. А когда происходит нормальный человеческий разговор, тогда по-человечески приятно.

— Очевидно, ваш столь «спокойный» взгляд на жизнь сформировался не сразу?
— Мне, конечно, мало что нравится из того, что сейчас происходит. Взять хотя бы нашу власть... Я, конечно, переживаю по этому поводу. Потому что грохнуть, как выясняется, может в любом месте и в любой момент. Допустим, сегодня в Голландии взорвался склад с пиротехникой, и полгорода просто снесло!.. Я могу решать вопросы в ансамбле, в семье, с друзьями. То есть там, где мне по силам. А дальше просто не суюсь, так как бесполезно. Тратить нервы, бороться?.. Конечно, раньше мы думали, что в состоянии хоть что-нибудь изменить. Но на самом-то деле ничего не меняется. Причем не меняется не в пределах ста или двухсот лет, а пяти тысяч лет! Кошмар все тот же, и люди все так же бьют друг друга по бошкам.